фиксировали это своими шмайсерами. Задержался знаток древних рун в окопах первой мировой – и был обманут.
– Чего дубами тогда всё не засадила? – мается бабушка. – Когда уткнутый только в песок черенок яблони или вишни описывали и облагали налогом.
Один молодой дуб, однако, стоит на огороде – соли не боится.
– Городские – понятно, а сельские-то ваши начальники, неужели они не понимали, бабуля?
– Придёт, бывало, председатель взимать оброк, – вздыхает бабуля. – А платить нечем, денег нет. Он меня на три дня запрёт в чулан, вынесет что-нибудь из дому, для галочки, а я к щёлочке, да слежу за детьми, в рубахах путающимися.
Хорошее дерево дуб, благородное, пятьдесят ему нынче.
Голодовки тридцатых, послевоенные голодовки – в голодные пятидесятые отнялись ноги.
Шестидесятые – вся страна в огромной очереди за хлебом.
– Может, в семидесятые что-нибудь дали? Путёвку в санаторий, материальную помощь, компенсацию? Может, педантичные завоеватели зачли годы бесплатного рабства в гитлеровском колхозе? Приходящий врач, сиделка, соцобеспечение? Уголь, валенки, зимою снега?!
– ...
В двадцать семь её лет умер муж и оставил с тремя детьми. И больше не вышла замуж. Имела только то, что дал бог, и вернулась, ничего не нажив. Плюнула судьба страною в человека – прямое попадание.
Вот и всё. Здесь можно поставить точку.
– Эй, эй! Господа удавы! Вы забыли отъять от нас кое-что ценное – любовь и доброту наших сердец.
Комментариев нет:
Отправить комментарий