завоевателей не имеет никакого отношения. А «Повесть временных лет» можно пересказать одной молитвой – «Господи, помилуй нас, грешных»; да, ещё: в местах тех Удай в Сулу впадает.
– Как-то летом мы, шестнадцати-семнадцатилетние мальчишки, – промолвил после некоторой паузы Олег, - разгружали по блату вагоны. Анекдоты да приколы нам строить и жить помогали. Один возьми да приколись: «Сколько», – говорит, – «мне дашь? Мне шестнадцать лет. Я уже четырнадцать девок лишил невинности. К восемнадцати хочу довести счёт до восемнадцати. К двадцати пяти до пятидесяти, далее до ста».
– Во времена сторублёвых окладов, – отвечаю я, – невинность шла за приданое, а в условиях тотального атеизма – и как благословение в долгое семейное плавание. (Отдельные стороны «культурной жизни викингов» могут получить должное отражение в результате и такого феноменального анализа). Варяг рождён, чтобы урвать: пусть это будет невинность всех девок в округе. Участь остальных, по-любому – участь смердов. О последних вспоминает дружина конунга Святополка в связи с походом: «Не годится ныне, весной, идти – погубим смердов и пашню их».
– Хошь не хошь, а появляются в северной дружине славяне. Тридцать и три года просидел Илья в Муромских лесах – сломался. Услышал ржание конское тревожное, акцент чудной. Втянул носом незнакомые запахи, волнующие. Подивился оружию диковинному, суставодробительному. Посмотрел на беспрестанно наезжающих с разных сторон вызолоченных варягов. Побывал на совещаниях тех про дела ихние, заморские. В чаще лесной расположено логово, да дух семьи пролит над целым миром. Не возьмёт много время, да грянет очередной норвежский конунг (птенец гнезда Ярослава Мудрого) на западную Европу. Понесутся викинги, нахлобучив вепрястые шлемы. Заскользят на кораблях-корытах по лужам крови, по завоёванным алмазам. Обесчувствеет, в который раз, от ужаса Европа. И вложил князь Илюше в руку главный «императив», кусок чистейшего, 999-й пробы, золота. И выжег кусок тому и руку, и сердце. (Почти современник Ильи, Робин из Локсли всю жизнь хоронился по лесам не от жестокости завоевателей, а от с разных сторон, из-под разных пол предлагаемого золота). Перевыплавился Илюша и давай по сторонам поганых плющить: завистливейших сродственников князя-конунга да их дворовых, смердов, разбойников, степняков (ежесекундно рискуя услышать за спиной – сам поганый, не нордический – местный абориген). Средь будней армейских, сюзерен в опочивальню не упустит момента отлучиться на цирлах – наложницам локоны покрутить. А Илюша хвосты на конюшне вертит. И всё же, нечеловеческую душу конунга-викинга полёт валькирий крутит кругом огненным, а Илюшу к травушке-муравушке тянет к родимой, к ёжикам… ан нет – попытался, было, ему Соловушко что-то на ухо насвистеть, да поздно: лихо вышиб душу Илюша из крамольника молотом.
– Серпом и молотом, – шутит Василий. – Во вторую ходку на голодную мордовскую зону я прибился к башкирам: тем и выжил. Даже в семье каждое слово, каждый шаг тыщу раз продумывал, прежде чем лубки рисовать начал, картинки. На моих глазах талантливый парень, художник, умирал с голоду под лестницей. Спитой чай заваривал, так попал. Умирал, смердел уж, а всё руку с лубком протягивал. И я так скажу: и те, что
Комментариев нет:
Отправить комментарий